Это концентрическое стяжение лингвистической формы слов к греко-латинской норме у большинства сталкивающихся с этим феноменом детей и взрослых, распределенным по национальным Т-континуумам, по вполне понятным причинам не может вызывать теплых чувств: слишком много правил и исключений существует по поводу этого феномена, с одной только буквой «б» не оберешься — нужно знать, например, что библиотека от «вивлион», поэтому можно встретить и Библию и Вивлион, и анабасис и анавасис, катавасию и катабасию, Вавилон и Бабилон, Севастополь и Себастополь, василевса и басилевса, когда всякий раз нужно знать, откуда слово пришло и кто его исковеркал, а если уж ненароком ошибешься, как это произошло с «диатрибической традицией», то не взыщи, этнос науки таких вольностей не прощает, хотя едва ли один из сотни уличающих тебя в безграмотности коллег до тонкости знает историю путей заимствования и переозвучивания конкретных слов. Но нас то сейчас интересует не это, а сам факт силы и устойчивости этого острого чувства пуризма, сохранения чистоты общенаучного языка, которого давно нет, чувства, которое заставляет авторов вторичной научной литературы, переводчиков и референтов автоматически становиться блюстителями этой чистоты, выбрасывать национальные диалектизмы, хотя все кругом и они сами в обыденных условиях горько жалуются на засорение родного языка иноязычными и потому трудно запоминаемыми и используемыми словами. К тому же и младшие постоянно пристают, почему астрономия, но астрология, откуда гастроном, как это ипподром, но гиппопотам, Филипп I, но Филлипс, экология и экономика и тысячи других почему по поводу темноты чужих слов, но все подобного рода досады куда-то улетучиваются и все причастные к науке люди оказываются в едином строю, когда очередное начальство вдруг решит впредь именовать синклиналии впуклостями, а антиклиналии — выпуклостями: такое почему-то не проходит и под административным нажимом. Мы склонны полагать, что эта двойственность членов научно-академического сообщества в их отношении к греко-латинской норме научного глоттогенеза во многом мотивируется полуосознанным инстинктом самосохранения, чувством того, что потеряй наука эту приобретенную в XVII в. традицию публиковать на родном официальном языке все виды научной и паранаучной литературы, но все новые, входящие в ее коммуникацию оформлять по чуждой всем национальным Т-континуумам греко-латинской норме словообразования, то тут же произойдет нечто ужасное, объявится новая вавилонская башня, второе смешение языков, отсутствие взаимопонимания между исследователями разных национальных научноакадемических сообществ, которые пока еще жива эта трехсотлетняя традиция хорошо ли, плохо ли, но сообща делают одно общечеловеческое дело — надстраивают методом кумуляции-наращивания все тексты науки как целостного глобального феномена.
Рубрика: Женский интерес